Задание ER2402

(1)Уходил Оська на войну в конце октября из опустевшей Москвы.

(2)Его уже дважды требовали с вещами на призывной пункт, но почему-то отпускали домой. (3)И вот стало точно известно: Оську и его товарищей по выпуску отправляют на восток в трёхмесячное пехотное училище. (4)Он пришёл проститься с моими домашними, потом мы поехали к нему на Мархлевского. (5)Я знал, что он ждёт девушку, пепельноволосую Аню, и хотел попрощаться у подъезда, но Оська настоял, чтобы я поднялся.

 (6)Когда мы провожали Павлика на действительную, он разделил между нами свои скромные богатства. (7)Павлика не баловали дома и растили по-спартански. (8)Правда, в восьмом классе ему сшили бостоновый костюм «на выход», и Павлик проносил его до армии, время от времени выпуская рукава и брюки, благо запас был велик. (9)Но у него имелся дядя, выдающийся химик, и однажды этого дядю послали на международную научную конференцию за кордон, что в ту пору случалось нечасто. (10)В пожилом, нелюдимом, обсыпанном перхотью, запущенном холостяке, по уши закопавшемся в свою науку, таилась душа пижона. (11)По окончании конференции он потратил оставшиеся деньги на приобретение жемчужно-серых гетр — тогдашний крик моды, смуглой шёлковой рубашки, двух свитеров, роскошного галстука и тёмных очков, почти не встречавшихся в Москве. (12)Но, вернувшись домой, он понял, что наряжаться ему некуда, поскольку ни в театр, ни в гости, ни на балы он не ходил, а таскать на работу столь ослепительные вещи стыдно, да и непрактично: прожжешь химикатами, и тогда он вспомнил о юноше-племяннике, и на скромного Павлика пролился золотой дождь.

(13)Ко времени его ухода в армию вещи малость пообносились, утратили лоск, но все же мы с Оськой были потрясены до глубины души, когда Павлик царственным жестом передал нам свои сокровища. (14)От костюма пришлось отказаться — по крайней ветхости, остальное мы поделили: Оська забрал дымчатые очки, я сразу напялил гетры. (15)Оська взял галстук с искрой, я — рубашку, каждому досталось по свитеру.

(16)Теперь Оське ужасно хотелось повторить мужественный обряд прощания, когда без соплей и пустых слов товарищу отдается всё, чем владеешь на этом свете. (17)Но сделать это Оське оказалось куда сложнее, нежели Павлику: фотоаппарат он подарил герою фотосерии «Московский дождь», библиотеку вывезла мать, а картины — отец. (18)Оставались предметы домашнего обихода, и Оська совал мне рефлектор, электрический утюг, кофемолку, рожок для надевания туфель, пилу-ножовку и две банки горчицы; от испорченной швейной машинки я отказался — не донести было всю эту тяжесть; еще Оська навязал мне лыжные ботинки и траченную молью шапку-финку, суконную, с барашковым мехом.

(19)Может показаться странной и недостойной эта барахольная возня перед разлукой, скорее всего навечной, ничтожное копанье в шмотье посреди такой войны. (20)Неужели не было о чём поговорить, неужели не было друг для друга серьёзных и высоких слов? (21)Все было, да не выговаривалось вслух. (22)Нас растили на жестком ветру и приучили не размазывать по столу масляную кашу слов. (23)А говорить можно и простыми, грубыми предметами, которые «пригодятся». (24)«Держи!..» — а за этим: меня не будет, а ты носи мою шапку и ботинки и обогревайся рефлектором, когда холодно… (25)«Бери кофемолку, не ломайся!» — это значит: а хорошая у нас была дружба!.. (26)«Давай, чёрт с тобой!» — а внутри: друг мой милый, друг золотой, неужели это правда, и ничего больше не будет?.. (27)«На дуршлаг!» — но ведь было, было, и этого у нас не отнимешь. (28)Это навсегда с нами. (29)Значит, есть в мире и останется в нём…

(По Ю. Нагибину)