Моральная сторона убийства

Один против пяти

Задача №1

Представьте, что Вы ведете вагонетку. Она несется со скоростью 95 км/ч, и вдруг Вы замечаете, что на пути работают 5 человек. Вы пытаетесь остановиться, но нет, тормоза отказали. Вы в отчаянии, потому что знаете, что вагонетка собьёт насмерть всех пятерых рабочих. Предположим, Вы в этом уверены. Вы не знаете, что делать, но вдруг замечаете съезд на соседней путь направо. Там трудится только один рабочий, а не пятеро. Руль вас не подводит, а значит можно при желании повернуть, и тогда вагонетка собьёт одного человека, а не пятерых. Как правильно поступить? Что бы вы сделали?

Проводим опрос, в ходе которого выясняется, что большинство студентов в аудитории свернули бы и убили одного человека вместо пяти, но незначительная часть за то, чтобы не сворачивать с пути. Давайте обоснуем разные точки зрения.

— Нельзя допускать пяти человеческих жертв, когда можно обойтись одной.

— Не стоит убивать пятерых, когда можно убить всего одного. Отлично! Хорошее объяснение. Ещё кто-то?

— Мне показалось, что эта ситуация похожа на тот случай 11 сентября. Пилот направил падающий самолёт на поле в Пенсильвании. Его считают героем. Он выбрал смерть пассажиров, зато спас людей в огромных зданиях.

— Можно сказать, тут у нас принцип такой же. Ситуация в любом случае трагическая, но лучше одна смерть, чем пять. Остальные подняли руку по тем же причинам? Тогда давайте послушаем мнение меньшинства. Почему нельзя свернуть?

— Мне кажется примерно такими суждениями оправдывают геноцид и тоталитаризм. Чтобы спасти одну расу, почему бы не истребить другие?

— И что же делать в такой ситуации? Вы бы передавили целых пять рабочих, чтобы избежать всех ужасов геноцида?

— Вероятно, да.

— Хорошо. Кто ещё? Это смелое мнение. Спасибо.

Изменим задачу про вагонетку и посмотрим, сохраните ли вы своё мнение о том, что лучше убить одного, если это спасет пятерых.

Задача №2

Представьте, Вы теперь не за рулём вагонетки, а просто зевака. Вы смотрите на рельсы с моста, внизу по путям едет вагонетка, впереди пятеро рабочих, тормоза не работают. Скоро она собьёт их, и 5 человек погибнут. Водитель не вы, от вас ничего не зависит, но тут вы замечаете, что рядом с вами, перегнувшись через перила, стоит толстяк. Если вы ему немного поможете, он упадёт вниз и приземлится прямо на пути злополучной вагонетки. Он погибнет, но рабочие выживут. Итак, кто из вас решил бы столкнуть толстяка с моста?

Майкл Сэндел предлагает толкнуть толстяка.

Повторно проводим опрос. Большинство студентов не хотят толкать старика и предпочитают гибель пятерых.

— Мне кажется, во втором случае придётся предпринимать конкретные действия и толкать на пути человека, который вообще никак не связан с этой ситуацией. А потому решать за него, будет ли он как-то участвовать в событиях или нет. Притом, что он никак к ним не относится. Это несколько более активное вмешательство чем, когда задействовано три стороны: водитель, рабочий и пятеро рабочих, которые уже на путях.

— Но ведь рабочий на втором пути тоже не решал, что готов пожертвовать своей жизнью, как и толстяк. Разве нет?

— Верно, но он стоит на рельсах и как бы…

— А толстяк на мосту. Не пугайтесь, можете мне ответить. Итак, вопрос непростой. Вы молодец! Неплохо справились. Это сложно. Кто ещё может как-то применить различные реакции большинства в этих ситуациях?

— Мне кажется в первом случае, когда вы выбираете между одним рабочим и пятью, ситуация такова, что вагонетка в любом случае кого-то из них задавит, и никакого прямого воздействия от вас не потребуется. Вагонетка едет по рельсам, и Вам приходится за какие-то доли секунды делать выбор. А вот столкнуть человека вниз — значит непосредственно решится и самому совершить убийство, в то время как над вагонеткой у вас такого контроля нет. Так что ситуации всё же разные.

— Спасибо. Кто хочет ответить? В смысле у кого есть возражения? Ответ хороший, но может вам есть, что сказать?

— Мне кажется, это не лучшее объяснение, потому что в обоих случаях придется решать, кто умрёт. Свернуть — значит сознательно решить убить одного рабочего. Вы решили повернуть, толкнуть толстяка — такое же сознательное решение. В любом случае, это ваш выбор.

— Хотите высказаться?

— Не совсем уверен, что это так. Мне всё-таки кажется, что, если вы решаете сами столкнуть человека с моста на рельсы, вы своими руками совершаете убийство.

— Толкаете своими руками?

— Да. И это то же самое, что повернуть руль вагонетки, которая всё равно убьёт. Хотя, знаете, странно звучит, если подумать.

— Что же, хорошо, как вас зовут?

— Эндрю.

— Эндрю, а позвольте спросить вот о чём. Что если Вы стоите на мосту, рядом с Вами этот толстяк, но толкать его самому Вам не надо. Рядом некий люк, который открывается, если повернуть руль. Вы бы повернули?

— По какой-то причине это кажется даже ещё хуже. В смысле может он сам повернётся если на него облокотиться, или, скажем, вагонетка заденет рычаг пока едет, и люк откроется. Такое кажется нормальным.

— Так, понятно, повернуть руль плохо, а в первом случае, если вы водитель, то нормально. Так?

— Тут дело в том, что в первом случае, когда ведёшь вагонетку, ты сам участник ситуации, а во втором — только наблюдатель. Вам решать, вмешаться ли и столкнуть толстяка.

Давайте ненадолго забудем про проблему вагонетки, с ней понятно. Представим себе другой случай.

Справедливый доктор

Задача №3

Вы врач в отделении на скорой. Доставили 6 пациентов, которые попали в страшную аварию с вагонеткой. Пятеро получили не самые серьезные травмы, один сильно пострадал. Что бы вы сделали? Весь день выхаживали бы тяжело раненного, рискуя жизнью остальных пятерых или предпочли бы вылечить пятерых, зная, что пациент с тяжелыми травмами за это время скончается?

Опрос студентов показывает, что большинство выбирают пять вместо одного. Меняем условие.

Задача №4

У вас 5 пациентов, и каждому из них отчаянно нужен орган для трансплантации, иначе смерть. Одному сердце, другому – лёгкое, третьему – почка, четвёртому – печень, пятому — поджелудочная, а доноров у вас нет. Скоро эти люди умрут у вас на глазах, и вдруг вы понимаете, что в соседний кабинет на обычный осмотр пришёл здоровый человек. Нравится задачка? Он прилег вздремнуть, и в принципе Вы можете тихонько вырезать у него всё, что нужно. Убить одного ради спасения пятерых. Кто из вас решится?

— Вообще мне в голову пришла немного другая идея. Возможно, неплохо было бы, когда кто-то из пяти пациентов умрёт, использовать его органы для пересадки, чтобы спасти остальных.

— Очень недурная идея! Просто отличная! Вот только Вы испортили всю философскую дилемму.

Давайте отвлечемся от задачек и дискуссий и сделаем пару интересных наблюдений о том, как вы защищали свою точку зрения. Из наших обсуждений уже начали вырисовываться некие моральные принципы, и давайте разберемся, каковы они.

Первое, с чем мы столкнулись: будет ли правильно какое-либо действие с моральной точки зрения, исходя из того, какой оно даст результат и, если кто-то всё равно умрет, так лучше не пять человек, а один. Это пример консеквенциального подхода. В этом случае приемлемость поступка выводится из его последствий. Вы думаете о том, что получится в итоге. Потом, как мы увидели из оценки других ситуаций, вы отошли от этого принципа. Некие обстоятельства заставили вас сомневаться. Например, вопрос о том, стоит ли толкать с моста человека или вырезать у пациента органы. Вы начали задумываться не о результате, а о внутренней сути самого потенциального поступка. Вы принципиально отказывались. Вам казалось неприемлемым, притом категорически, убивать постороннего человека, невинного пациента, даже если вы могли бы спасти больше людей, по крайней мере большинство из вас. Во втором варианте задачи многие изменили свое мнение. Это приводит нас ко второму — категорическому способу оценить насколько допустимо действие. Суждения о морали могут иметь безусловный категорический характер, требовать соответствие неким абсолютным представлением в независимости от последствий.

На наших встречах мы будем обсуждать разницу между этими подходами — консеквенциальным и категорическим. Ярким примером первого может служить утилитаризм, учение Иеремии Бентама, британского философа XVIII века. Самый важный представитель второго подхода — немецкий философ XVIII века Иммануил Кант. Мы рассмотрим оба варианта оценки поступков с точки зрения морали, а также коснемся других. По программе курса нам нужно будет прочитать несколько замечательных известных книг. Там есть труды Аристотеля, Джона Локка, Канта, Джона Стюарта Милля и других.

Однако мы будем не только читать эти книги, но и рассматривать современные политические и юридические проблемы, которые затрагивают философские вопросы. Мы обсудим равенство и неравенство, позитивную дискриминацию, свободу слова и хейтспич, однополые браки, призыв в армию, целый спектр актуальных вопросов. Зачем? Чтобы не только разобраться в старых, далеких от нас текстах, но и понять, в чём суть важных проблем в вашей личной и политической жизни для философии.

Итак, мы прочтем эти книги, обсудим все эти вопросы и разберёмся как они затрагивают и оттеняют друг друга. Возможно, вам нравится эта идея, но я обязан вас кое о чем предупредить. Дело в том, что чтение этих книг таким образом — с попыткой осознания, рефлексии, связано с определенными рисками как в личном, так и в политическом плане. Каждому студенту, кто изучал политическую философию, они знакомы. Опасность проистекает из того, что философия учит нас и выбивает из равновесия всем, что мы знаем и без неё. Иронично и одновременно сложно.

Наш курс состоит из того, что вы уже знаете. Мы будем брать то, что известно нам по знакомым однозначным ситуациям и выворачивать наизнанку. Этим мы и занимались в задачках на гипотетических примерах, которые мы разбирали со смесью и юмора и серьёзности. Так же работают и книги по философии. Философия отделяет нас от знакомого, но не давая новую информацию, а предлагая взглянуть с непривычной точки зрения. И мы рискуем, повертев мир в руках, никогда не увидеть его прежним. Самопознание — как потерянная невинность. И здесь неважно, беспокоит вас это или нет, обратного пути не будет. Оттого это предприятие не может быть легким, но и не может наскучить.

Философия морали и политики — это история, итог которой неизвестен. И притом, это история о вас. На то и личные риски, что до политических. Я бы мог с самого начала нашего курса пообещать вам, что лекции, построенные на книгах и обсуждении актуальных проблем, сделают вас более ответственными гражданами. Вы изучите предпосылки государственной политики, отточите суждение, более продуманно включитесь в общественно политический процесс. Но это было бы далеко не всё, да и не совсем правда. По большей части политическая философия работает иначе. Допустим, что напротив, политическая философия подорвет вашу гражданскую позицию, а не укрепит ее. Хотя, возможно, что это только на время. Все потому что философия — это отчуждающее и отчасти даже разрушающее занятие.

Вспомните хотя бы Сократа. У Платона есть диалог «Горгий», в котором друг Сократа Калликл пытается уговорить его бросить философствование. Он говорит ему: «Разумеется есть своя прелесть и у философии, если заниматься ею умеренно и в молодом возрасте, но стоит задержаться на ней дольше, чем следует, и она погибель для человека. Послушай моего совета, — говорит Калликл, — прекрати свои завлечения, обратись к благозвучию дел. Не с тех бери пример, кто копается в мелочах, опровергая друг друга, но с тех, кто владеет богатством, славою и многими иными благами». По сути Калликл советуют Сократу бросить философствовать, спуститься на землю, получить хорошее образование. И он не то что бы не прав, ведь философия отрывает нас от принятых вами устоявшихся положений и популярных убеждений.

Итак, вот риски: личные и политические. А если есть еще какая-то опасность, я бы сказал, что это увертливость, и имя ей скептицизм. Смотрите в чём дело. Мы не решили раз и навсегда как поступить в гипотетических примерах и не выбрали принципы решения. А если Аристотель, Локк, Кант и Милль не решили эти вопросы за столько лет, то кто мы такие, чтобы думать, что мы в этом зале их решим всего лишь за несколько лекций. Так что, возможно, суть только в том, чтобы каждый выработал собственные принципы. А больше нечего об этом говорить. Нет универсального ключа. Вот он наш скептицизм. Вот что я хотел бы ему ответить.

Верно, все эти вопросы обсуждаются уже очень-очень долго, но возможно они вновь и вновь возникают и не дают нам покоя, потому что с одной стороны, на них невозможно ответить, а с другой, невозможно их избежать. Они постоянно с нами, и значит отвечать на них приходится нам с вами снова и снова каждый день. Так вот, скептик, наверное, скинул бы руки и бросил все эти рассуждения, раз решения нет. Иммануил Кант неплохо описал проблему подобного подхода: «Скептицизм есть привал для человеческого разума, где он может обдумать свое догматическое странствие, но это вовсе не место для постоянного пребывания». Кант считал, что, позволив себе поддаться скептицизму, мы никогда не сможем побороть метание разума.

Итак, всем этим я попытался раскрыть для вас некоторые риски и соблазны, подводные камни и открывающиеся возможности, но я мог просто сказать, что в течение курса хочу пробудить метание вашего разума и посмотреть, куда это нас заведет.

Итак, мы начали с задач — с моральных дилемм. Мы обсуждали вагонетки и врача, который мог вырезать у спящего пациента органы для пересадки. Мы заметили пару интересных вещей в наших доводах. Одна о том, как мы подходили к аргументации. Мы начали обсуждать гипотетические случаи и старались проговорить, какими принципами мы руководствовались, а затем, когда условия менялись, оказалось, что мы переосмысливаем эти принципы в новых обстоятельствах.

Итак, начнём разбирать самую значительную версию — консеквенциальную теорию морали, философию утилитаризма. Иеремий Бентам, британский философ XVIII века, дал первое и наиболее ясное систематическое описание утилитаристкой этики. Его основная идея, что лежит в основе, очень просто и интуитивно приятна с точки зрения морали. Её суть заключается в следующем: правильно и справедливо поступать так, чтобы умножать общее счастье. Что он под этим подразумевал? Перевес удовольствий по сравнению с болью. Больше счастья, меньше страданий. И вот как он пришёл к этой идее — идее увеличивать пользу. Для начала он заметил, что всеми нами людьми управляют два великих государя — боль и удовольствие. Все мы любим второе и не любим первое. И поэтому в основе морали, неважно идет речь о нашей личной жизни, или мы в качестве законодателей и граждан обдумываем законы, в основе морали должно неизменно лежать стремление увеличить личное или общественное счастье, уровень довольства. Принцип наибольшего счастья наибольшего числа индивидуумов, часто так это называется.

Королева против Дадли и Стивенса

Теперь, когда мы узнали об этом принципе, давайте попробуем применить его на конкретном случае. Для примера возьмем на этот раз реальную историю, а не гипотетическую. Судебное дело — Королева против Дадли и Стивенса. Происходил процесс в XIX веке в Британии. Его до сих пор обсуждают со студентами-юристами. Итак, вот что было. Я вкратце перескажу историю, а потом хотелось бы услышать, что бы вы решили, будь вы присяжными. Это статья из газеты того времени, где описано дело:

Задача №5. «Королева против Дадли и Стивенса».

Мы не слышали историю печальнее той, что поведали выжившие с борта яхты «Резеда». Судно затонуло в Южной Атлантике, в 20.000 км от суши. Плыли на нём четверо: Капитан Дадли, его первый помощник Стивенс, матрос Брукс — люди выдающихся личных качеств, — ну или так говорит автор статьи, -Четвертым был юнга, семнадцатилетний юноша Ричард Паркер. Он остался сиротой, не имел семьи и в тот раз впервые надолго вышел в море. Друзья, — сообщает газета, — пытались отговорить его от путешествия. Паркер же поехал в светлой надежде, что оно сделает из него настоящего мужчину. Увы, этого не случилось. Разыгрался шторм, судно накрыло волной, и «Резида» ушла на дно. Четыре пассажира успели сесть в шлюпку, прихватив с собой лишь две банки консервированных репок. Воды не было. Первые трое суток они не ели. На четвертый день открыли банку репок и съели. На следующий день изловили черепаху, и вместе со второй банкой овощей она обеспечила их питанием ещё ненадолго. А потом целых 8 дней они провели без еды и воды». Представьте себя в такой ситуации. Что бы вы делали? Они вот что: «Юнга лежал на дне спасательной лодки, он занемог оттого, что напился морской воды против совета товарищей, заболел и, казалось, что скоро умрет. На 19-ый день Капитан Дадли предложил тянуть жребий. Жребий должен был решить, кто из них умрет ради остальных. Брукс отказался, ему совсем мне понравилась эта идея. Нам неизвестно, по какой причине — не хотел рисковать собой или считал это категорически неправильным подходом. Жребия не было. На следующий день снова нигде не появилось корабля, и Дадли попросил Брукс отвернуться, а жестом объяснил Стивенсу, что юного Паркера нужно убить. Дадли прочел молитву, он сказал ослабевшему юноши, что пришёл его час, и пронзил его яремную вену своим ножом. Брукс откинул протесты совести и присоединился к печальной трапезе. Четыре дня трое в лодке питались телом и кровью юноши.

Так все и было. А потом их спасли. Дадли ужасающе оптимистично описал этот момент в своём журнале: «На 24 день, когда мы были заняты завтраком, наконец появился корабль». Немецкое судно подняло на борт троих выживших, их доставили в порт британского формата, арестовали и отправили под суд. Брукс выступил свидетелем. Дадли и Стивенс предстали перед судом. Факты они не оспаривали, но настаивали, что действовали по необходимости. Оправдывались так: лучше погибнуть одному, если этим спасутся трое. Обвинителя эти доводы ничуть не убедили. Он говорил, что убийство есть убийство, и заседание состоялось.

Допустим, вы присяжные. Для простоты обсуждений оставим в сторону закон. Предположим, что ваша задача – решить, можно ли считать действие Дадли и Стивенса оправданными. Кто согласен, что они невиновны, что они не пошли против нравственности?

Студенты голосуют большинством за второй вариант.

А кто бы сказал, что их поступок противоречит морали? Заметное большинство. Что ж, давайте послушаем почему. Позвольте начать с тех, кто оказался в меньшинстве. Сначала те, кто готов защищать Дадли и Стивенса. Почему вы оправдываете их поступок? Объясните своё мнение.

— Я бы не сказал, что это морально неприемлемо, но для меня есть разница между морально отвратительным и виной перед законом. Иначе говоря, не всегда морально верный поступок нарушает закон. Я не считаю, что необходимость оправдывает убийство или другие преступления, но в какой-то момент степень нужды и правда избавляет вас от вины.

— Хорошо. Кто согласен? Кто думает так же? Есть ли моральное оправдание их поступку?

— Если такое случится, то придётся сделать всё, лишь бы выжить.

— Всё, что угодно, только чтобы выжить?

— Да. Иногда приходится решать, именно! Когда 19 дней подряд нет ни крошки, кому-то придется жертвовать собой, пойти на крайние меры, чтобы остальные выжили. И, если они выживут, допустим, у них всё хорошо, то они смогут стать достойными членами общества, которые вернутся домой, откроют миллион благотворительных организаций и всего такого, смогут помочь много кому. В смысле эти, я не знаю, чем занимались потом. Может, они, конечно, дальше пошли убивать или ещё что.

— А что если они вернулись и стали наемными убийцами?

— Что если они стали наемными убийцами? Ну да…

— Всё бы зависело от того, кого убили.

— Ну да, это верно. Было бы интересно, кого они убили.

— Хорошо. Как вас зовут?

— Маркус.

— Маркус. Итак, мы выслушали мнение защитников Дадли. Теперь послушаем тех, кто не согласен. Большинство из вас их осуждают. Почему?

— Я сразу подумала, что, может быть, если им очень уж долго нечего было есть, то возможно это повлияло на состояние их рассудка. Может, они были не совсем в своем уме, что их как бы оправдывает. И если они плохо соображали, то могли принимать решения, которые в противном случае не приняли бы. И если это уместный аргумент — пошатнувшийся рассудок как бы толкает на подобное решение, и кому-то он кажется убедительным, думает ли кто-то, что это нормальное оправдание.

— Но мне интересно, как вы считаете. Вы их осуждаете?

— Да, я думаю, они поступили неприемлемым образом.

— А почему нет? Объясните. Маркус, например, их оправдывает. Он говорил, что в таких ситуациях приходится решаться. Что Вы ответите Маркусу?

— У них не было такой ситуации. Нет обстоятельств, которые бы позволили людям брать чужую судьбу в свои руки и решать, жить другому человеку или нет. Нельзя так делать.

— Хорошо, ясно, спасибо. А как Вас зовут?

— Брит.

— Хорошо. Кто ещё? Что вы скажете?

— Дадли и Стивенс не спрашивали Паркера, согласен ли он умереть за них. И если бы спросили, сняло бы это вину за убийство, и можно ли было бы тогда их оправдать?

— Интересно. Так, у нас появилась идея согласия. Как вас зовут?

— Кейтлин.

Профессор изображает стоящего с ножом Дадли над Паркером.

— Кейтлин, предположим, спросили. Как тогда это выглядело бы? Стоит Дадли над Паркером с ножиком в руке и перед молитвой, или вместо, спрашивает: «Парень, ничего если я? Мы проголодались, сил нет — есть хотим ужасно. А ты всё равно долго не протянешь. Станешь мучеником? Как тебе, Паркер?» Вы думаете с моральной точки зрения, они были бы правы? Паркер, например, тоже не в своём уме, соглашается.

— Не думаю, что были бы правы просто интересно.

— То есть даже и тогда они не правы?

— Нет.

— Вы думаете, даже согласие жертвы не оправдало такой поступок? А есть те, кто подхватит высказанную Кейтлин мысль о согласии? И те, кто считает, что в этом случае никто не пошёл бы против морали? Поднимайте руки. Посмотрим. Очень любопытно. Почему согласие меняет вашу оценку? Почему?

— Мне кажется, если бы Паркер сам предложил это, если бы идея была его, вот тогда сложилась бы единственная ситуация, в которой его убийство можно было бы оправдать. Потому что в этом случае нельзя было бы заподозрить, что его заставили три на одного. И мне кажется, если бы он решил пожертвовать собой ради остальных, если бы это исходило от него самого, многих бы это восхитило, хотя кому-то не понравилось бы это предложение.

— Итак, если бы Паркер сам предложил, это был бы единственный морально приемлемый вариант его согласия. В других случаях он бы просто сдался под давлением обстоятельств. Так ведь? А кто считает, что он убийство юноши с его согласия никак не оправдало бы капитана? Кто так думает? Да? Слушаем Ваше мнение!

— Паркера убили в надежде на то, что остальных членов экипажа найдут и спасут, так что никакой реальной причины его убивать не было. Неизвестно — спасут их или нет. А если нет, то он бы умер просто так. И что же, убивать их по одному ,пока кто-нибудь их не подберет? Кто-то же сам по себе умрёт.

— Ну с моральной точки зрения логика примерно такая: они могли бы выбирать самого слабого, например, одного за другим, до тех пор, пока их не спасут. И хорошо, если до этого доживут целых трое. Так вот, если бы Паркер согласился пожертвовать собой, то всё нормально, или всё-таки нет?

— Думаю, что нет.

— Можете пояснить, почему?

— Ну, в первую очередь, я считаю, что каннибализм оправдать нельзя ни при каких обстоятельствах.

— То есть, Вы категорически против каннибализма? Даже при условии, что они дождались, пока он умрёт. Это всё равно неприемлемо?

— Лично для меня да. Мне кажется, это вопрос нравственности каждого отдельного человека. Это только моё мнение. Но, конечно, я понимаю, что многие не согласятся.

— Давайте проверим. Послушаем их возражения и увидим, смогут ли они Вас переубедить. Попробуем.

Итак, кто из тех, кого увлекла эта идея согласия, может объяснить, почему для вас этот аспект имеет моральное значение? И сошла бы жеребьёвка в качестве согласия? Если помните, Дадли предложил тянуть жребий. Если бы все согласились, было бы это справедливо и правильно? Скажем, не повезло тому же юнге, а дальше его убили и съели. Это был бы морально приемлемый вариант? Жребий в этой ситуации вам нравится больше. Теперь я спрошу тех, для кого жеребьёвка морально приемлема. Почему так?

— Главный компонент преступления в том, что эти люди почему-то вдруг решили, что их жизнь важнее, чем его. Ведь это же суть любого преступления. Что-то вроде «моя жизнь, мои желания и нужды важнее твоих, они на первом месте». Если бы все тянули жребий, и любой мог умереть, каждый как бы согласился отдать жизнь за других.

— То есть Вас беспокоит не акт каннибализма, а неправильный подход? Теперь распространите мысль о том, почему жребий, на ваш взгляд, был бы морально допустим.

— Проблема заключалась в том, что с этим пареньком никто не обсуждал, произойдёт с ним что-то или всё же нет. Неясно, тянул бы он жребий или не стал бы, но дело в том, что его просто решили убить.

— Да, происходило всё именно так. Но если бы все тянули жребий, и он бы проиграл, по-вашему было бы нормально?

-Да, потому что все знают, что кому-то придется умереть, а тогда юнга даже не знал, что был такой разговор, ему никто не говорил: «Эй, парень, тебе недолго осталось».

— Хорошо. Допустим, все согласились тянуть жребий. Тянут, не везет снова юнге, а потом он передумывает.

— Они же договорились. Это как устное соглашение, отказаться нельзя. Все согласились, решение принято. Все знают и понимают, ради чего умрут. И они знают, что если проиграет кто-то другой, они сами же будут питаться им.

— Хорошо. А если он скажет: «Да, но проиграл то я».

— Вся проблема с моральной стороной в том, что с юнгой ничего не обсуждалось. И самое ужасное, он понятия не имел, что вообще происходит. А если бы он об этом знал, то ситуация была бы менее спорная.

Хорошо. Некоторые допускают такое убийство, всего около 20%. Были те, кто сказал, что проблема в отсутствии согласия, либо в виде жребия, либо в варианте, который предложила Кейтлин, в случае сознательный жертвы ради других. В этом случаем гораздо больше людей сочли убийство юнги оправданным.

Наконец, мне хотелось бы выслушать тех, кто считает, что даже согласие или жребий, что слабое бормотание Паркера: «Я готов умереть» в последний момент всё равно ничего не значит, и почему убивать его было нельзя.

— Я всё время склонялась к категорическому суждению о моральный приемлемости, но мне кажется, что есть вариант, который примерил бы меня с убийством проигравшего в жеребьёвке — самоубийство, чтобы никому другому не пришлось совершать это действие. Хотя и в этом случае будет принуждение. И ещё в журнале Дадли как будто даже не раскаивается, завтракал он! Они вообще не ценят чужую жизнь. И из-за этого хочется занять в большей мере категорическую позицию.

— И книжкой еще в него запустить за то, что не способен раскаяться или понять, что неправильно поступил.

— Именно!

Хорошо. Есть ещё, кто так считает? Нельзя было убивать даже по согласию…

— Наше общество организовано таким образом, что убийство — это в любом случае убийство, без каких-либо оговорок. И нет никаких причин смотреть на эту ситуацию по-другому.

— А теперь позвольте задать вопрос. Речь шла о трех жизнях против одной. И это одна жизнь сироты, у которого нет семьи, нет жены и детей, которых надо кормить, а у остальных в Британии были семьи, жены и детишки. Вспомните Бентама. По его мнению, нужно учитывать наибольшее количество пользы в пересчете на всех, нужно подсчитать общее, сумму один или трое с семьями, которые остались в Англии. Собственно, лондонская газета выразила распространённое мнение и пожалела Дадли и Стивенса. Если бы не любовь и забота о родных и близких, писал автор статьи, конечно же они ни за что не решились бы на подобное

— Да, но чем отличается от упырей в подворотнях, которые тоже хотят кормить свои семьи? Сомневаюсь, что есть какая-то разница. В любом случае, если я прикончу вас, чтобы улучшить свое положение, это будет убийство, и так его надо воспринимать, а не переводить непонятные действия в криминальное поле, выставляя их в более серьезном свете! Тут у нас одно и то же действие А мы позволяем себе обдумывать, оправдывает ли его забота о семье.

— Допустим, их было ни три, а три десятка или три сотни. Одна жизнь за 300 человек. Или на войне 3000, а может и больше 3000.

— Пусть даже так, пусть людей будет больше. Всё равно.

— Вы считаете, Бентам ошибался, говоря, что нужно оценивать наибольшее счастье? Это не так по-вашему?

— Не думаю, что он был не прав, но убийство — это в любом случае убийство.

— Но значит кто-то всё же ошибался. Тут либо он прав, либо Вы.

— Значит он не прав.

— Ладно, спасибо. Отлично.

Итак, отвлечемся от нашей дискуссии и обратим внимание на то, сколько оказалось несогласных. Кто-то оправдал Дадли необходимостью, вынужденными обстоятельствами, и соображением, пусть и скрытым, что важно число. При этом важно еще и число людей, оставшихся дома, их домочадцев. Паркер был сиротой, по нему никто не горевал бы. Если мы суммируем всю потенциальную пользу и довольство, сравним с горем, то, возможно, мы сказали бы, что Дадли и Стивенс. поступили правильно. Однако не меньше трех человек предъявили разные аргументы против. Например, тут кто-то сказал, что поступок в сущности не допустим категорически. Убийство есть убийство, и оно недопустимо, даже ради счастья большинства, всего общества. Это принципиальное возражение. Остаётся обсудить, почему убийство категорически недопустимо. Потому ли, что у юнги есть некие базовые права? И в этом случае из чего они проистекают, если не из этих соображений об общественном благе, счастье, пользе? Это первый вопрос.

Некоторым показалось, что честный жребий исправил бы ситуацию. Некоторые согласились. Это не совсем категорическое возражение. Это высказывание означает, что все должны быть равны, даже если любого могут принести в жертву ради общего блага. Тут возникает другой вопрос, который стоит обсудить. Почему согласие на определенную процедуру, пусть и справедливую, оправдывает любой результат, к которому она может привести? Это вопрос номер два.

А третий — проблема согласия. Её подсказала нам Кейтлин. Если бы Юнга согласился умереть и не под давлением, было бы уместно таким образом спасти остальных? Это показалось хорошим выходом очень многим из вас. Ну отсюда возникает наш третий вопрос: Какую роль играет идея согласия в морали? Почему активное согласие меняет наше отношение к деянию таким образом, что убийство неприемлемое без него, становятся морально приемлемым?

Чтобы попробовать ответить на эти вопросы, придётся почитать философов. В следующий раз нас ждут Бентам и Джон Стюарт Милль, сторонники утилитаризма.

Дополнительные материалы и вопросы к обсуждению

Королева против Дадли и Стивенса (1884) (дело о спасательной шлюпке)

Краткий обзор случая. Предположим, вы оказались в ситуации, когда убийство невинного человека — единственный способ предотвратить смерть многих невинных людей. Что правильно сделать? Этот вопрос возник в деле «Королева против Дадли и Стивенса» (1884), известном в английском законодательстве деле, в котором участвуют четверо мужчин, оказавшихся в спасательной шлюпке без еды и воды. Как мы должны судить о действиях Дадли и Стивенса? Это было морально оправдано или морально неправильно?

Иереми Бентам, принципы морали и законодательства (1780)

Краткий обзор. Один из привычных способов думать о том, что нужно делать, — спрашивать, что принесет наибольшее количество счастья наибольшему числу людей. Этот способ мышления о нравственности находит свое наиболее ясное выражение в философии Джереми Бентама (1748-1832). В своем «Введении к принципам морали и законодательства» (1780) Бентам утверждает, что принцип полезности должен быть основой морали и закона, и под полезностью он понимает все, что способствует удовольствию и предотвращает боль. Является ли принцип полезности правильным руководством по всем вопросам правильного и неправильного?

Глава I. О принципе полезности.

I. Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей, страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать. К их престолу привязаны, с одной стороны, образчик хорошего и дурного и, с другой, цель причин и действий. Они управляют нами во всем, что мы делаем: всякое усилие, которое мы можем сделать, чтобы отвергнуть это подданство, послужит только к тому, чтобы доказать и подтвердить его. На словах человек может претендовать на отрицание их могущества, но в действительности он всегда останется подчинен им. Принцип полезности признает это подчинение и берет его в основание той системы, цель которой возвести здание счастья руками разума и закона. Системы, которые подвергают его сомнению, занимаются звуками вместо смысла, капризом вместо разума, мраком вместо света. Но довольно метафор и декламации — нравственная наука должна быть совершенствуема не такими средствами.

II. Принцип полезности есть основание настоящего труда, поэтому будет не лишним в самом начале дать точный и определенный отчет о том, что понимается здесь под этим принципом. Под принципом полезности понимается тот принцип, который одобряет или не одобряет какое бы то ни было действие, смотря по тому, имеет ли оно (как нам кажется) стремление увеличить или уменьшить счастье той стороны, об интересе которой идет дело, или, говоря то же самое другими словами, содействовать или препятствовать этому счастью. Я говорю: какое бы то ни было действие, и потому говорю не только о всяком действии частного лица, но и о всякой мере правительства.

III. Под полезностью понимается то свойство предмета, по которому он имеет стремление приносить благодеяние, выгоду, удовольствие, добро или счастье (все это в настоящем случае сводится к одному), предупреждать вред, страдание, зло или несчастье той стороны, об интересе которой идет речь: если эта сторона есть целое общество, то счастье общества; если это отдельное лицо, то счастье этого отдельного лица.

IV. Интерес общества есть одно из самых общих выражений, какие только встречаются во фразеологии нравственного учения: неудивительно, что смысл его часто теряется. Когда это слово имеет смысл, он таков. Общество есть искусственное тело, состоящее из индивидуальных лиц, которые рассматриваются как составляющие его члены. Что же такое есть в этом случае интерес общества? Сумма интересов отдельных членов, составляющих его.

V. Напрасно толковать об интересе общества, не понимая, что такое интерес отдельного лица. Известная вещь может содействовать интересу или быть в интересах отдельного лица тогда, когда она стремится увеличить целую сумму его удовольствий или, что одно и то же, уменьшить целую сумму его страданий.

VI. Поэтому известное действие может называться сообразным с принципом полезности (относительно целого общества), когда его стремление увеличить счастье общества больше, чем стремление уменьшить его.

VII. Известная мера правительства (это только особенный род действия, совершаемого частным лицом или лицами) может быть названа сообразной с принципом полезности или внушенной этим принципом, когда таким же образом стремление этой меры увеличить счастье общества бывает больше, чем ее стремление уменьшить это счастье.

VIII. Когда человек полагает, что известное действие, или, в частности, мера правительства, сообразны с принципом полезности, то, для удобства речи, возможно предположить род закона или правила, называемого законом или правилом полезности, и говорить об этом действии как сообразном с этим законом или правилом.

IX. Известный человек может быть назван последователем принципа полезности, когда одобрение или неодобрение им какого-нибудь действия или меры определяются и соразмеряются тем стремлением, какое он предполагает в них к увеличению или уменьшению счастья общества, или, другими словами, когда его одобрение или неодобрение определяются сообразностью или несообразностью этих действий с законами или правилами полезности.

X. О действии, сообразном с принципом полезности, всегда можно сказать: или что оно таково, что должно быть осуществлено, или по крайней мере, что оно не таково, что не должно быть осуществлено. Можно также сказать, что хорошо было бы его сделать или, по крайней мере, неплохо было бы, если бы оно было сделано; что это хорошее действие или, по крайней мере, что это — не плохое действие. Объясняемые таким образом, слова должно, хороший, плохой и другие подобные слова имеют смысл; если они объясняются иначе, они не имеют смысла.

XI. Была ли когда-нибудь формально оспариваема верность этого принципа? Могло бы казаться, что была — теми, кто не знает, что они говорят. Возможно ли для этого принципа какое-нибудь прямое доказательство? Могло бы казаться, что нет, так как то, что служит для доказательства чего- нибудь другого, само не может быть доказываемо: цепь доказательств должна где-нибудь иметь свое начало. Давать такое доказательство невозможно, да и не нужно.

XII. Но, впрочем, нет также или даже не было живого человеческого существа, как бы оно ни было тупо или извращено, которое бы не ссылалось на принцип полезности во многих и, может быть, в большей части случаев своей жизни. По естественному устройству человеческой природы люди в большей части своей жизни вообще, не думая, принимают этот принцип, если не для определения своих собственных действий, то по крайней мере для суждения о своих действиях и действиях других людей. В то же самое время было, вероятно, не много людей, даже из самых умных, которые были расположены принимать этот принцип во всей его чистоте и без ограничений. Мало даже таких людей, которые бы не воспользовались тем или другим случаем спорить против этого принципа: или потому что они не всегда понимали, как прилагать его, или вследствие того или другого предрассудка, по которому они боялись исследовать его или не могли разделять его. Потому что люди сделаны из такого вещества, что в вопросах принципов и в практических делах, на истинном или ложном пути, самое редкое из человеческих качеств есть последовательность.

XIII. Когда человек хочет опровергать принцип пользы, то свои доводы для этого он, сам того не сознавая, извлекает из этого же самого принципа. Его аргументы, если они доказывают что-нибудь, доказывают не то, что принцип плох, но что, сообразно с предполагаемыми им приложениями, он плохо применен. Возможно ли человеку двинуть землю? Да, но сначала он должен найти другую землю, на которой бы он мог стать.

XIV. Опровергать правильность этого принципа аргументами невозможно; но по тем причинам, какие были упомянуты, или по каким-нибудь смутным или пристрастным понятиям о нем, иной человек может не находить его себе по вкусу. В этом случае, если человек находит установление своих мнений о таком предмете стоящим хлопот, пусть он идет следующими ступенями, и наконец он, может быть, помирится с ним.

Пусть он решит для себя, желал ли бы он отвергнуть этот принцип совершенно; если так, пусть он рассмотрит, к чему могут привести его рассуждения (особенно в вопросах политических)?
Если желает, пусть он решит для себя, желал ли бы он рассуждать и действовать без всякого принципа, или нет ли другого принципа, по которому бы он хотел рассуждать и действовать?
Если есть, пусть он рассудит и решит для себя: есть ли этот, будто бы им найденный, принцип в самом деле какой-нибудь особый понятный принцип или не есть ли это принцип только на словах, род фразы, которая, в сущности, выражает ни более ни менее как подтверждение его собственных лишенных основания мнений; т.е. то, что в другом человеке он был бы способен назвать капризом?
Если он склонен думать, что его собственное одобрение или неодобрение, привязанное к идее какого-нибудь действия, без всякого отношения к его последствиям, есть достаточное основание для его суждений и действий, — пусть он спросит себя: может ли быть его мнение стандартом хорошего и плохого относительно всякого другого человека, или мнение всякого другого человека имеет ту же привилегию быть таким стандартом для себя.
В первом случае пусть он спросит себя, не есть ли его принцип деспотический и враждебный всему остальному человеческому роду?
Во втором случае — не есть ли это принцип анархический или не будет ли на этом основании столько же различных стандартов хорошего и плохого, сколько есть людей? Или, даже для одного и того же человека, не может ли одна и та же вещь быть хорошей сегодня и быть плохой (без малейшей перемены в своих свойствах) завтра? Или не будет ли одна и та же вещь хорошей и плохой на одном и том же месте и в одно и то же время? И, в обоих случаях, не придут ли все аргументы к концу? И если два человека сказали «мне нравится это» и «мне это не нравится», есть ли им (по такому принципу) что-нибудь еще сказать друг другу?
Если бы он сказал себе — нет: потому что мнение, которое он предлагает как стандарт, должно быть основано на размышлении, пусть он скажет, при каких обстоятельствах это размышление должно изменить свой ход. Если при обстоятельствах, имеющих отношение к полезности действия, тогда пусть он скажет: не значит ли это изменять своему собственному принципу и искать помощи у того же, против чего он выставляет свой принцип; если же размышление зависит не от этих обстоятельств, то от каких же других?
Если он хочет пойти на сделку и принять одну долю своего принципа и одну долю принципа полезности, пусть он скажет: в какой степени он хочет принять их?
Если он решил для себя, где он остановится, пусть он спросит себя: как он оправдывает себе принятие его до этой степени и почему он не хочет принимать его дальше?
Допустив, что какой-нибудь другой принцип, кроме принципа полезности, есть истинный принцип, которому человек справедливо может следовать; допустив, что слово хороший, справедливый (right) может иметь смысл без отношения к полезности, пусть он скажет: существует ли такая вещь как мотив, по которому бы человек следовал ее правилам; если есть, пусть он скажет, какой это мотив и чем он отличается от тех, которые побуждают принимать правила полезности; если нет, то пусть он наконец скажет, на что же может быть годен этот другой принцип?

Глава IV. Как можно измерить ценность известного количества удовольствия или страдания.

I. Итак, удовольствия и избежание страданий составляют те цели, которые имеет в виду законодатель, поэтому ему полезно понять их ценность. Удовольствия и страдания — это орудия, которыми он должен действовать, поэтому ему полезно знать их силу, которая опять, с другой точки зрения, есть их ценность.

II. Для лица, рассматриваемого само по себе, ценность удовольствия или страдания, рассматриваемых сами по себе, будет больше или меньше, смотря по следующим четырем обстоятельствам:

их интенсивности;
их продолжительности;
их несомненности или сомнительности;
их близости или отдаленности.

III. Таковы обстоятельства, которые должны быть определены при оценке удовольствия или страдания, рассматриваемых каждое само по себе. Но когда ценность какого-нибудь удовольствия или страдания рассматривается с целью оценить тенденцию какого-нибудь действия, которым оно производится, то надо принять в соображение два другие обстоятельства, именно:

их плодовитость, т.е. их шансы на то, будут ли за ними следовать ощущения того же рода, т.е. удовольствия, если это было удовольствие, страдания, если это было страдание;
их чистоту, или шансы на то, что за ними не последуют ощущения противоположного рода, т.е. страдания, если это было удовольствие, удовольствия, если это было страдание.

Впрочем, в строгом смысле эти два последние обстоятельства едва ли могут считаться свойствами самого удовольствия или страдания, поэтому в строгом смысле они могут быть не принимаемы в расчет ценности этого удовольствия или этого страдания. В строгом смысле они должны считаться только свойствами действия или другого события, которыми такое удовольствие или страдание производится, и поэтому они должны приниматься в расчет только при оценке тенденции такого действия или такого события.

Для известного количества лиц, относительно каждого из которых рассматривается ценность удовольствия или страдания, эта ценность будет больше или меньше, смотря по семи обстоятельствам; именно, шести предыдущим, т.е.:

их интенсивности;
их продолжительности;
их несомненности или сомнительности;
их близости и отдаленности;
их плодовитости;
их чистоте.
их распространению, т.е. числу лиц, на которых они простираются, или (другими словами) которых они затрагивают.

V. Итак, чтобы определить с точностью общую тенденцию какого-нибудь действия, затрагивающего интересы общества, поступайте следующим образом. Начните с какого-нибудь одного лица из тех, чьи интересы кажутся затронутыми наиболее непосредственно, и определите:

Ценность каждого замечаемого удовольствия, которое, по-видимому, производится этим действием в первой инстанции.
Ценность каждого страдания, которое, по-видимому, производится им в первой инстанции.
Ценность каждого удовольствия, которое производится после первого. Это составляет плодовитость первого удовольствия и нечистоту первого страдания.
Ценность каждого страдания, которое, по-видимому, производится им после первого. Это составляет плодовитость первого страдания и нечистоту первого удовольствия.
Сложите все ценности всех удовольствий, с одной стороны, и все ценности всех страданий, с другой. Если баланс будет на стороне удовольствия, он даст хорошую тенденцию действия вообще, относительно интересов этого индивидуального лица; если он будет на стороне страдания, то даст плохую тенденцию действия вообще.
Определите число лиц, интересы которых являются затронутыми, и повторите вышеуказанный процесс относительно каждого. Сложите числа, выражающие степени хорошей тенденции действия на каждого индивидуума, относительно которого эта тенденция вообще хороша; сделайте это еще для каждого индивидуума, относительно которого эта тенденция вообще хороша; сделайте это для каждого индивидуума, относительно которого эта тенденция вообще плоха. Сведите баланс; если он будет на стороне удовольствия, то даст общую хорошую тенденцию действия относительно целого числа или общества заинтересованных индивидуумов; если на стороне страдания, — общую плохую тенденцию его относительно того же общества.

VI. Нельзя ожидать, чтобы этот процесс строго исполнялся перед каждым нравственным суждением или перед каждым законодательным или судебным действием. Но его можно всегда иметь в виду; и насколько процесс, действительно выполняемый в этих случаях, будет приближаться к нему, настолько такой процесс приблизится к характеру точного процесса.

VII. Тот же процесс прилагается подобным же образом к удовольствию и страданию, какого бы они ни были вида и наименования: — к удовольствию, будет ли оно называться благо (что есть собственно причина, или орудие удовольствия), прибыль (что есть отдаленное удовольствие, или причина или орудие отдаленного удовольствия), или удобство, или выгода, счастье и т.д.; — к страданию, будет ли оно называться зло (соответствующее благу или добру) или вред, неудобство, невыгода, убыток, несчастье и т.д.

И это вовсе не новая, не сомнительная, а тем менее бесполезная теория. Во всем этом нет ничего кроме того, что совершенно согласно с практикой человечества, где только есть у людей ясные понятия о своем интересе. Например, имеет ценность известная собственность, поземельное владение. По какой причине? По причине удовольствий всякого рода, которые она дает человеку возможность производить, и, что одно и то же, по причине страданий всякого рода, которые она дает возможность отвратить. Но всем известно, что ценность такой собственности возвышается или падает, смотря по продолжительности или краткости времени, которое человек употребляет на нее, несомненности или сомнительности того, вступит или он во владение ею, близости или отдаленности времени, когда он вступит в это владение. Что касается до интенсивности удовольствий, которые человек может извлечь из нее, об этом никогда не бывает и мысли, потому что это зависит от употребления, какое может сделать из нее всякое частное лицо, и это не может быть оценено до тех пор, пока не окажутся частные удовольствия, какие он может извлечь из нее, или частные страдания, которые он может с ее помощью удалить. По той же самой причине он не думает ни о плодовитости, ни о чистоте этих удовольствий.

Руководство для обсуждения (начинающим)

Начнем с утилитаризма. Согласно принципу полезности, мы всегда должны делать все, что принесет наибольшее количество счастья, и все, что необходимо, чтобы предотвратить наибольшее количество несчастий. Но так ли это? Должны ли вы всегда стараться максимизировать счастье? Должны ли вы всегда делать все необходимое, чтобы свести к минимуму несчастье?

Бывают случаи, когда единственный способ предотвратить вред для большого числа людей — это нанести вред меньшему количеству людей. Всегда ли допустимо навредить меньшему количеству, чтобы предотвратить вред большому количеству?
Предположим, вы едете по узкому туннелю, и работник падает на дорогу перед вами. У вас недостаточно времени, чтобы остановиться. Если вы будете держаться прямо, вы ударите рабочего и убьете его, но если вы свернете налево в полосу встречного движения, вы столкнетесь с школьным автобусом и убьете не менее пяти детей. Что правильно сделать? У утилитаризма есть правильный ответ?
Десять тысяч невинных мирных жителей живут рядом с военным заводом в стране, где идет война. Если вы бомбите фабрику, все они умрут. Если вы не бомбите фабрику, она будет использоваться для производства бомб, которые будут сброшены на пятьдесят тысяч невинных гражданских лиц в другой стране. Что правильнее сделать?
Предположим, человек заложил бомбу в Нью-Йорке, и она взорвется через двадцать четыре часа, если полиция не сможет ее найти. Должно ли быть законным, чтобы полиция использовала пытки для получения информации от подозреваемого бомбардировщика?
Теперь предположим, что человек, заложивший бомбу, не раскроет это место, если не будет подвергнут пыткам ни в чем не повинный член его семьи. Разве законно, чтобы полиция пытала невинных людей, если это действительно единственный способ обнаружить местонахождение большой бомбы?

Руководство для обсуждения (продолжающим)

Первый эпизод открывает наше исследование справедливости, рассматривая философию утилитаризма. Хороший способ продолжить обсуждение — рассмотреть принцип полезности и спросить, всегда ли он получает правильный ответ.

Наносить вред невинным

Согласно принципу полезности, мы всегда должны делать все, что принесет наибольшее количество счастья, и все, что необходимо для предотвращения наибольшего количества несчастий. Но что, если единственный способ принести счастье и предотвратить несчастье — это причинить вред или даже убить невинных людей?

Предположим, вы едете по узкому туннелю, и работник падает на дорогу перед вами. У вас недостаточно времени, чтобы остановиться. Если вы будете держаться прямо, вы ударите рабочего и убьете его, но если вы свернете налево в полосу встречного движения, вы столкнетесь с школьным автобусом и убьете не менее пяти детей. Что правильно сделать? Утилитаризм получает правильный ответ?
Предположим, что десять тысяч невинных мирных жителей живут рядом с военным заводом в стране, где идет война. Если вы бомбите фабрику, все они умрут. Если вы не бомбите фабрику, она будет использоваться для производства бомб, которые будут сброшены на пятьдесят тысяч невинных гражданских лиц в другой стране. Что правильно сделать? Утилитаризм получает правильный ответ?
Предположим, человек заложил бомбу в Нью-Йорке, и она взорвется через двадцать четыре часа, если полиция не сможет ее найти. Должно ли быть законным, чтобы полиция использовала пытки для получения информации от подозреваемого бомбардировщика? Утилитаризм получает правильный ответ?
Теперь предположим, что человек, заложивший бомбу, не раскроет это место, если не будет подвергнут пыткам ни в чем не повинный член его семьи. Разве законно, чтобы полиция пытала невинных людей, если это действительно единственный способ обнаружить местонахождение большой бомбы? У утилитаризма есть правильный ответ?

Говорить правду

Принцип полезности говорит нам делать все необходимое, чтобы минимизировать боль и несчастье, но боль и несчастье имеют много источников. Временами, когда люди говорят правду, они становятся очень несчастными. Должны ли вы лгать человеку всякий раз, когда ложь — единственный способ избавить его от ее чувств и предотвратить несчастье?

Предположим, ваш друг любит петь в душе, и он думает, что он отличный певец. На самом деле, однако, он звучит действительно ужасно. Вы должны сказать ему правду, даже если это разрушит его уверенность в себе? У утилитаризма есть правильный ответ?
Предположим, человек пропал без вести много лет, а вы только что узнали, что он мертв. Должны ли вы сказать отцу этого человека, даже если это разрушит его надежды и приведет его в отчаяние? У утилитаризма есть правильный ответ?
Если вы считаете, что было бы неправильно лгать в одном или обоих из этих случаев, думаете ли вы, что иногда существует моральная обязанность говорить правду, несмотря на последствия? Означает ли этот долг, что принцип полезности ошибочен?

Жить своей жизнью

Принцип полезности говорит о том, что мы всегда должны максимизировать счастье. Неважно, решаем ли мы законы нашей страны как граждане и должностные лица, или же мы решаем, что нам делать в нашей личной жизни. В каждом возможном случае принцип полезности подсказывает нам, что нужно выбрать способ действий, который принесет наибольшее количество счастья. Это правильно?

В мире много нуждающихся людей, которые могли бы извлечь выгоду из вашей помощи. Если бы вы были волонтером один вечер в неделю, вы могли бы уменьшить потребность и тем самым увеличить сумму счастья. Но если бы вы были волонтером все свои вечера, то вы могли бы принести еще больше счастья. Вы должны посвятить все свое свободное время помощи нуждающимся? Было бы неправильно не делать этого?
В мире много бедных людей, которым не хватает денег, чтобы купить еду, одежду, жилье и лекарства. Если бы вы пожертвовали 100 долларов на благотворительность, то некоторые из этих людей получили бы то, что им отчаянно нужно, и вы таким образом увеличили бы счастье. Но если бы вы ежемесячно жертвовали все свои свободные доходы, тогда еще больше людей получали бы то, что им отчаянно нужно, и вы приносили бы еще больше счастья. Стоит ли жертвовать все свои свободные доходы благотворительным организациям? Было бы неправильно не делать этого?

Полезные ссылки курса

Видео-лекция на русском — https://www.youtube.com/watch?v=-Qa6jmR_p0o

Видео-лекция (оригинал, английский) — https://www.youtube.com/watch?v=kBdfcR-8hEY

Сайт лекции — http://justiceharvard.org/themoralsideofmurder/

курс Майкла Сэндэла «Справедливость. Как поступать правильно?»